В издательстве Эксмо переиздана книга Ульи Новы «Лазалки», этот пронзительный роман о детстве в маленьком провинциальном городе, в советские времена, полюбился читателям, получил множество теплых отзывов. Книга переведена на болгарский замечательной переводчицей Здравкой Петровой и в прошлом году вышла в Софии.

Болгарский поэт и журналист Марин Бодаков поговорил с писательницей для газеты «Культура»/ София о детстве, о современной России, о корнях «какнивчемнебывала». С разрешения газеты, портал «Перемены» впервые публикует эту беседу.

Марин Бодаков: В каком социокультурном контексте появились „Лазалки”? И каким был ваш собственный путь к написанию романа?

Улья Нова: Однажды в России случился очередной кризис. Экономический, 2008 года. В Москве закрылись несколько ярких проектов, с которыми я в то время сотрудничала в качестве журналиста. Возникло неизбежное разочарование. Стало ясно, что не так-то легко встроиться в современный мир со своей мечтой рассказывать, создавать. Надо было взрослеть, избавляться от иллюзий, жить под диктовку окружающей реальности. Видимо, почувствовав мое отчаяние, друзья не придумали ничего лучшего, как посоветовать пойти к святой Матроне.

Обычно этой чтимой и любимой в Москве святой носят живые цветы, розы – как живой. Мне понравилась такая традиция, я почувствовала в ней подлинность и нечто очень искреннее, настоящее. В длинной очереди к святой, вместо молитвослова, я читала «Картонки Минервы» Умберто Эко. Потом вспоминала детство, любимого деда, детские тайны, детские мечты.

Захотелось вернуться к началу. Туда, где перед тобой открыты все пути. В тот же вечер, вернувшись домой, я написала начало романа «Лазалки» – про темные дворы, по которым ходит старик с рюкзаком и отмахивается от невидимой птицы-тик. Это было по-своему чудесно и очень неслучайно.

Чтобы справиться с бедами в своем мире, ваша героиня постоянно превращает его в сказку. Но как вы представляете себе ее, когда вырастет? Когда кончается сказка?

Сказка кончается, когда все превращения свершились, а распутья – пройдены. Когда пережитая боль надломила и выщербила тебя изнутри. Или стала черной тушью для твоих рисунков. Сказка кончается, когда вокруг простирается мир, с которым ты смирился.

Или, когда попадаешь в мир, с которым готов слиться всей душой …Вполне возможно, героиня романа «Лазалки» со временем станет дрессировщицей черных птиц. Я так называю людей, которые умеют превращать свою боль, обиды, страхи – в песни, в стихи, в картины… Станет ли героиня «Лазалок» мастером и укротительницей своих черных птиц – неизвестно. Но она может хотя бы попытаться.

Мы с вами сверстники. В вашем романе я улавливаю, что и для вас в России, как и у нас, в Болгарии, дедушки намного привлекательнее отцов для претворения. Почему так случается?

Для ребенка дедушка – из далекого прошлого. Оттуда, где другая правда жизни, другая мудрость. Дедушка уже воспитал своих детей и понял, что можно быть мягче, меньше требовать, больше прощать. Дедушки в большей степени позволяют нам детство с его шалостями, безнаказанностью, баловством. Дедушка уже пережил все свои превращения. В его возрасте острее ощущается черта, осознание которой делает человека мудрее, позволяет радоваться каждому дню. Мне кажется, именно эта простодушная радость бытия сближает его с ребенком, с внуками…

Как из литературного поколения в литературное поколение в России передается воспоминание о Великой отечественной войне?

Многие драгоценные знания о Великой отечественной войне я получала от ее непосредственных участников. Все мои бабушки и дедушки участвовали в этой войне. Бабушки были медсестрами в госпиталях. Дед был командиром эскадрона кавалеристов. Другой дед был военным врачом. Еще в детстве я чувствовала, что это сокровенно – узнать о той войне от ее очевидцев, от победителей.

Сейчас очень дорожу тем, что в моей жизни была такая возможность. Но жаль, что я все-таки мало узнала, надо было больше расспрашивать, больше слушать, запоминать…

Где (каковы) корни „какнивчемнебывала”, как решают вести себя ваши герои? Что они выигрывают и что теряют с этого?

Какнивчемненбывало – из мира взрослых. Взрослому надлежит быть спокойным, невозмутимым, сдержанным. Какнивчемнебывало – пугало, маска, которую люди надевают, чтобы под фальшивым спокойствием скрывать свои беды, боль, страх, ненависть. Чтобы скрывать свою уязвимость. Так полагается. Так, наверное, удобнее жить.

Но Какнивчемнебывало губит непосредственность и искренность. Делает взрослого, зрелого человека отстраненным и одиноким. Усиливает отчужденность между людьми. И со временем кроме Какнивчемнебывала, кроме старания казаться спокойным от тебя ничего не остается. Все внутри превращаются в защитный панцирь, в маску невозмутимости, которая убивает возможность чуда.

Построение каких персонажей „Лазалок” было для вас наибольшим испытанием?

«Лазалки» написаны от сердца, по большой любви. Там все персонажи близки мне. Соседки, почтальонша, нахохленные бабушки со скамеек во дворах детства. «Поломанные» мужики в майках, вечно курящие на балконах. Их хотелось донести до читателя бережно. Может быть, это самонадеянно звучит, но многих из них хотелось воскресить, увековечить, хотя бы на страницах книги…

Пожалуй, труднее всего далась история Светки Песни. Испытанием была сцена расставания матери с сыном. Когда она бежит за машиной, а сын уезжает с отцом в новую жизнь…

В какой степени, по-вашему, ваш роман подвластен гравитационной силе поэзии?

Один из моих любимых романов – «Петербург» Андрея Белого. Для меня в прозе важен ритм, волны, метафоры, детали. Я также очень люблю напевные романы латиноамериканских писателей. Наверняка, «Лазалки» получились такими не случайно. Кстати, некоторые мои друзья считают эту книгу романом в стихах.

Принимаете ли вы тезис, что воображение – это часть действительности, а не ее контрапункт? Если да, почему?

Я сторонник и последователь довольно-таки сомнительного предположения, что воображение – это и есть душа. Мне и самой хочется спорить с этим утверждением, опровергать его, доказывать его правоту. Для меня это очень большая тема. Наверное, хотелось бы заняться этим в своих будущих рассказах/повестях…

Кто для вас авторы в современной России? Кого из авторов вы бы нам порекомендовали?

Я очень люблю и от всей души рекомендую к прочтению рассказы Людмилы Петрушевской и романы Михаила Шишкина. По моему убеждению, именно это –современная русская классика, высокая проза. Для меня большим событием последнего времени стала книга Светланы Алексиевич «Время Second-hand» (интервью вышло летом 2015 года, до Нобелевской премии).

Эта книга состоит из множества голосов. Автор дала возможность высказаться разным людям: пережившим сталинские репрессии, Великую отечественную войну, лагеря, период застоя, Перестройку, смутные постперестроечные времена. Никаких оценок в книге нет – просто истории людей, которые они сами рассказывают. И возникает разрозненный хор голосов целой страны, благодаря которому ты начинаешь лучше понимать родителей, бабушек и дедушек, людей вокруг и многое из того, что с нами произошло и происходит сейчас.

Каковы ответственности писателя в сегодняшней Москве? В России Путина?

Мне кажется, что сейчас в Росиии главное – не поддаваться раздору, не нагнетать безнадежность своими собственными стараниями. Может быть, это наивно, но у меня есть ощущение, что сейчас у нас почти у каждого в душе присутствует затаенная боль, настороженность, разочарование. Многие это тщательно скрывают. Так учит жить Первый канал российского телевиденья. Но боль есть. И снова в ходу это самое Какнивчемнебывало, помогающее многим казаться спокойными, невозмутимыми, правыми.

В этой ситуации важно – не способствовать еще сильнее разобщению людей. Не подстегивать взаимную ненависть… В остальном же для писателя всегда главное – продолжать рассказывать истории. О превращениях, которые переживают люди, о чудесах, которые с нами случаются. О силах, которые действуют через нас. Выдумывать новые надежды, говорить им «будьте!», чтобы они появнялись в этом мире…

Почему вы выбрали псевдоним Улья Нова?

Меня зовут Ульянова Мария. Однажды я эту свою фамилию «Ульянова» сломала как сухую отжившую веточку – пополам. Возникло совсем другое звучание. Возник псевдоним, который позволяет искать, играть, выдумывать что-то новое. А еще получается, что осталась только фамилия. А имя в моей писательской истории каждый раз дает называние книги: «Лазалки», «Инка», «Собачий царь» – продолжение следует…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>